Неточные совпадения
Развод, подробности которого он уже знал, теперь казался ему невозможным, потому что чувство собственного достоинства и уважение к религии не позволяли ему принять на себя
обвинение в фиктивном прелюбодеянии и еще менее допустить, чтобы жена, прощенная и любимая им,
была уличена и опозорена.
Оставаться с таким несправедливым
обвинением было мучительно, но, оправдавшись, сделать ей больно
было еще хуже.
Но нет, не патриотизм и не первое чувство
суть причины
обвинений, другое скрывается под ними.
Извольте видеть-с: если б я не
был так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, не рискнул бы так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложное или даже только ошибочное
обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю.
Может
быть, он бы с удовольствием бросил все и ушел, но в настоящую минуту это
было почти невозможно; это значило прямо сознаться в справедливости взводимых на него
обвинений и в том, что он действительно оклеветал Софью Семеновну.
Все улики их о двух концах, то
есть их
обвинения я в свою же пользу могу обратить, понимаешь? и обращу; потому я теперь научился…
— Н-ну, вот, — заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь ладонями в колена и покачиваясь. — Придется вам защищать меня на суде. По
обвинению в покушении на убийство, в нанесении увечья… вообще — черт знает в чем! Дайте
выпить чего-нибудь…
Оправдают за недоказанностью
обвинения, так — все равно на него
будет брошена тень.
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется в силах дать показание по
обвинению его «в нанесении тяжких увечий, последствием коих
была смерть».
Если она любит Штольца, что же такое
была та любовь? — кокетство, ветреность или хуже? Ее бросало в жар и краску стыда при этой мысли. Такого
обвинения она не взведет на себя.
Он откладывал дело о скопцах за отсутствием совсем неважного и ненужного для дела свидетеля только потому, что дело это, слушаясь в суде, где состав присяжных
был интеллигентный, могло кончиться оправданием. По уговору же с председателем дело это должно
было перенестись на сессию уездного города, где
будут больше крестьяне, и потому больше шансов
обвинения.
По всему тому, что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он
был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении, и сначала
был и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он и не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и, главное, вследствие усталости всех решение стало склоняться к
обвинению, он хотел возражать, но ему страшно
было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
Так, в настоящем случае, кроме того что акционерный делец, жаловавшийся на клевету,
был грязный человек, Бе
был на стороне оставления жалобы без последствий еще и потому, что это
обвинение в клевете журналиста
было стеснение свободы печати.
— Потому что я обманул ее и привел в то положение в котором она теперь. Если бы она не
была тем, до чего я ее довел, она и не подверглась бы такому
обвинению.
То, а не другое решение принято
было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов
был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает
обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не
был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Поводы к кассации могут
быть недостаточны, — сказал Нехлюдов, — но по делу, я думаю, видно, что
обвинение произошло от недоразумения.
Он
был очень честолюбив и твердо решил сделать карьеру, и потому считал необходимым добиваться
обвинения по всем делам, по которым он
будет обвинять.
Адвокат принял Нехлюдова не в очередь и тотчас разговорился о деле Меньшовых, которое он прочел, и
был возмущен неосновательностью
обвинения.
Теперь предстоит скандальный процесс, который может кончиться
обвинением в мошенничестве, то
есть ссылкой не в столь отдаленные места Сибири.
Но все, казалось,
было за него, он не находил себе
обвинения в жестокости или неправде.
Итак, единственно только этот разорванный клочок бумаги с надписью, даже по признанию самого обвинителя, и послужил к
обвинению подсудимого в грабеже, „иначе-де не узнал бы никто, что
был грабеж, а может
быть, что
были и деньги“.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он
был состоянии духа, в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое
обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Изо всех сил настаиваю — не за деньгами он прибежал в ту минуту:
обвинение в грабеже
есть нелепость, как я уже и изложил прежде.
Начальство и суд не могли не дать хода делу, но приостановились и они: хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено
было и тут, что если сии документы и оказались бы верными, то все же окончательное
обвинение не могло бы
быть произнесено на основании только сих документов.
Речь его можно
было бы разделить на две половины: первая половина — это критика, это опровержение
обвинения, иногда злое и саркастическое.
Но еще прежде Катерины Ивановны спрошен
был Алеша, который вдруг припомнил один факт, имевший вид даже как будто положительного уже свидетельства против одного важнейшего пункта
обвинения.
И клянусь:
обвинением вашим вы только облегчите его, совесть его облегчите, он
будет проклинать пролитую им кровь, а не сожалеть о ней.
— Первый крикнувший, что убил Смердяков,
был сам подсудимый в минуту своего ареста, и, однако, не представивший с самого первого крика своего и до самой сей минуты суда ни единого факта в подтверждение своего
обвинения — и не только факта, но даже сколько-нибудь сообразного с человеческим смыслом намека на какой-нибудь факт.
А вслед за сим на новопреставившегося старца посыпались уже осуждения и самые даже
обвинения: «Несправедливо учил; учил, что жизнь
есть великая радость, а не смирение слезное», — говорили одни, из наиболее бестолковых.
Правда, вместе с окончательным решением подсудимому должно же
было прийти в голову опасение, что он слишком много накричал по городу предварительно и что это может весьма послужить к его уличению и его
обвинению, когда он исполнит задуманное.
Этими двумя словечками: коли
был, так уж непременно и значит, все исчерпывается, все
обвинение — «
был, так и значит».
И заметьте, ведь уничтожься только это одно предположение, то
есть что спрятано в Мокром, — и все
обвинение в грабеже взлетает на воздух, ибо где же, куда же девались тогда эти полторы тысячи?
«Господа присяжные заседатели, — приступил защитник, — в настоящем деле всякого свежего и непредубежденного человека поражает одна характернейшая особенность, а именно:
обвинение в грабеже и в то же время совершенная невозможность фактически указать на то: что именно
было ограблено?
И вот, захватив пакет, которого он прежде никогда не видал, он и рвет обложку, чтоб удостовериться,
есть ли деньги, затем бежит с деньгами в кармане, даже и подумать забыв, что оставляет на полу колоссальнейшее на себя
обвинение в виде разорванной обложки.
Я ни на йоту не отступаю от сказанного мною сейчас, но уж пусть, так и
быть, пусть на минуту и я соглашусь с
обвинением, что несчастный клиент мой обагрил свои руки в крови отца.
Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось
было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это
обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно
было бы позорно играть «в наш век» в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло
быть высказано с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от
обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
Здоровьем он
был слаб, это правда, но характером, но сердцем — о нет, это вовсе не столь слабый
был человек, как заключило о нем
обвинение.
Вот, вот, стало
быть, откуда произошло это «хитрое» и колоссальное
обвинение на несчастного, вчера покончившего с собой идиота!
Будь простое убийство, и вы при ничтожности, при бездоказательности, при фантастичности фактов, если рассматривать каждый из них в отдельности, а не в совокупности, — отвергли бы
обвинение, по крайней мере усумнились бы губить судьбу человека по одному лишь предубеждению против него, которое, увы, он так заслужил!
Но ведь если хоть что-нибудь подобное могло иметь место, то ведь тогда
обвинение в грабеже само собою уничтожается: не
было денег, не
было, стало
быть, и грабежа.
Но такие
обвинения легко поддерживать, сидя у себя в комнате. Он именно потому и принял, что
был молод, неопытен, артист; он принял потому, что после принятия его проекта ему казалось все легко; он принял потому, что сам царь предлагал ему, ободрял его, поддерживал. У кого не закружилась бы голова?.. Где эти трезвые люди, умеренные, воздержные? Да если и
есть, то они не делают колоссальных проектов и не заставляют «говорить каменья»!
Витберг купил для работ рощу у купца Лобанова; прежде чем началась рубка, Витберг увидел другую рощу, тоже Лобанова, ближе к реке, и предложил ему променять проданную для храма на эту. Купец согласился. Роща
была вырублена, лес сплавлен. Впоследствии занадобилась другая роща, и Витберг снова купил первую. Вот знаменитое
обвинение в двойной покупке одной и той же рощи. Бедный Лобанов
был посажен в острог за это дело и умер там.
Заметьте, что в самых яростных нападках на Стансфильда и Палмерстона об этом не
было речи ни в парламенте, ни в английских журналах, подобная пошлость возбудила бы такой же смех, как
обвинение Уркуарда, что Палмерстон берет деньги с России.
Разумеется, такой голос должен
был вызвать против себя оппозицию, или он
был бы совершенно прав, говоря, что прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет, что это «пробел разумения, грозный урок, данный народам, — до чего отчуждение и рабство могут довести». Это
было покаяние и
обвинение; знать вперед, чем примириться, — не дело раскаяния, не дело протеста, или сознание в вине — шутка и искупление — неискренно.
— Да, я слышал и говорил об этом, и тут мы равны; но вот где начинается разница — я, повторяя эту нелепость, клялся, что этого никогда не
было, а вы из этого слуха сделали повод
обвинения всей полиции.
Одного из редакторов, помнится Дюшена, приводили раза три из тюрьмы в ассизы по новым
обвинениям и всякий раз снова осуждали на тюрьму и штраф. Когда ему в последний раз, перед гибелью журнала,
было объявлено, решение, он, обращаясь к прокурору, сказал: «L'addition, s'il vous plaît?» [Сколько с меня всего? (фр.)] — ему в самом деле накопилось лет десять тюрьмы и тысяч пятьдесят штрафу.
Практический же вывод из моей веры оборачивается
обвинением против моей эпохи:
будьте человечны в одну из самых бесчеловечных эпох мировой истории, храните образ человека, он
есть образ Божий.
Потом я узнал, что большая часть арестованных сами себя оговорили, так что их показания
были главным источником
обвинения.
В конце концов под
обвинение в романтизме подпадало все, что
было значительного, талантливого, оригинального в мировой литературе и мысли новых веков, особенно XIX века, ненавистного для врагов романтизма.